АУТИЗМ.

 

 

 

 

 

 

 

“НЕ ЛОМАЙ СУДЬБУ ПОЭТА –

ОГРЕБЁШЬ ЗА ЭТО!”

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                 ПОДПОЛЬНОЕ НЕБО.

 

Был декабрь. Пиная истину ботинком, провалился в мокрый, чуть оледеневший снег. Продолжая идти и пинать, вглядывался в тёмные, мрачные окна машин и в прочно – закоченелые тени соплей на губах простых и просто простывших людей. О, люди, если бы знали вы, что ищу я, куда, спотыкаясь от собственной тени и дорожных знаков, шлаков и просто запоров, обозначенных кирпичами, продолжаю идти. Если бы знали вы, зачем я ищу её, думаю о ней, опрокидываюсь мозгами наружу, в пропасть, на стены, вдребезги, ради неё. Если бы знали вы, зачем я спрашиваю вас: нежных, гордых, обкусанных своей ничтожностью, находящихся на грани истребления, пылающих трезвостью, небо коптящих, холостых землеробов. Зачем тревожу ваши невосстанавливаемые нервы, забитую отребьем, мокрым сеном, опытом насильственного крещения, деньгами центральную нервную систему и без того, и так уже оголённые, электрические, не функционирующие от медных потребностей, клетки ваших мозгов. Вы все едины, вы все полностью, вы все сами по себе, вы все коротки, вы половинчатые куски монет и купюр, вы все одни, значит не едины вы все. Зачем я вас спросил и обнаружил, затем чтобы, осознать, что нет в вас истины и вы не имеете право на истину, вы не имеете никакого отношения к ней. Не сметь дотрагиваться неё!

Продолжая идти и пинать, оглядываясь на тени: машин, соплей и людей, я снова споткнулся, упал лицом в снег. Поднимаясь с колен, смывая снегом, капающую из носа кровь, всматриваясь в то, как гармонично выглядит кровавый снег, я понял и осознал, что упустил, потерял дорогу и направление, где я  в первый раз провалился в мокрый, чуть оледеневший снег. Упустил, проморгал, но понял и осознал, что истина в том самом первом снеге, что истина в снегу, который я пинал, в котором провалился и промок, там и есть истина. Истина в первом снеге. Истина всегда где – то рядом и всегда в первом.          Истина всегда в первом…

 

 

                           В СЕБЯ.

 

Поднимаясь всё дальше, в глубь и выше, возвышаешься мастерством. Возвышается твоё мастерство уничтожать и рвать, ещё не растрёпанные, аккуратно сложенные, залежавшиеся в пыли, на полке твоего разъёбанного и обгрызанного разума, ни кем не тронутые слова – словечки – буковки.

Ради искусства? Нет, я просто люблю ругаться матом и трепать уставшее тело философии! Туда – сюда, от сюда в никуда,

может там или где – то рядом, я похотью окутаю поэзию. По грусти. Необходима смерть старой, дряблой мысли, сжимающей виски холерой и невозможностью. Воспитание требует слишком жестоких мер.  Это круговорот блюза. Блюз умирает с каждой сыгранной нотой. Не путай это с бытовым пьянством!

 

                           

 

 

 

ФАНТАЗИИ РУК.

 

Грубость природы, капризные перемены чернил. Ненадёжно, фальшиво, слишком фальшиво даже для моих музыкально – неграмотных ушей, неграмотных переживаний урчащего тяжестью и повиновением желудка. Страх и тревога постепенно привлекают душевное равновесие и спокойствие. Несправедливо. Несправедливо? Несправедливо!

Я, моё, меня, где –то внутри, слегка снаружи, оно непрерывно устаёт, их жилы теряют способность питать себя новой кровью, свежей волей, голосовые связки сохнут… и тянется гордое молчание. Перебираясь через скалы собственного тела, перешагивая случайности и вгромоздившиеся вопросы полового созревания средней степени тяжести, неожиданно сшибает с ног обречённый на верную гибель, треск невинно – потерянной девственности, хрупкий сердечный приступ и осторожно прерванное дыхание.

Оглянувшись и внимательно приглядевшись, видишь свой собственный череп, свою собственную войну между мной и им. Собственность войны… вот, что, раскаявшись в вине, в истинной, в глубоко и осознанно внутренней вине возникает собственность войны собственного осознания вины.

Война, борьба, вина. Как часто не хватает вина, чтобы осознать фантазии твоих онемевших рук. Я – отрекающийся от всего, что связывает меня с жизнью.

Лишь пепел измождённых сигарет хранит тайну.

 

                      СНОВА НЕ ПОЭТ.

 

Прости, я снова не поэт,

Всё тот же вдребезги,

Всё тот же драный,

Всё тот же пьяный меланхолик,

Всё так же я срываюсь с крыши,

Ломая свою душу на куски,

Всё так же пью, когда влюбляюсь,

Я пью, влюбившись в минуты эти роковые,

Когда безволен и подвластен,

Я не сопротивляюсь,

Минутам этим роковым, когда влюбляюсь,

Когда влюбляюсь, я снова начинаю пить.

УВЫ, Я СНОВА НЕ ПОЭТ.

 

        ПОДКИДЫШЬ РОК-Н-РОЛЛА.

 

В штаны, в ружьё. Относительно близко. Да, простят меня безмолвием стихи. В штыки, в горло, в харчу. Горло. Да, порвутся струны. В глаза, в бусы, в отчеканенную злость. Да, веселиться в будни! В кости, в щелчок, в двери. Вперёд голыми ногами. Да, узнать бы…да знать бы. Да знаешь ли ты?! В глазок, во рту, на ресницах. Черви. Да, поплакаться бы. Не хочу, не о чем, кому – либо. Эх, ты бля. Слёзы. Эх, ты бля, ух! Месяцем в небо, месяцем позже, месяцем обгадить окна, подошвой обрадовать лицо. Вверх. По кружевам. Приметой сломать православие, словом одурманить. ЭХ, ТЫ БЛЯ, УХ!

 

 

 

 

                                   ВЕЧЕРЕЕТ.

 

Порочно расцвету похотью в свободу. Пороком у порога сниму кожаные ожидания. Завою петухом по утру. Атеистом усну на рассвете.

Осатанелой подушкой задушу душу. Кривым ртом орошать немую почву. Запоздалой жизнью предвкушать смерть. Зверьё. Оглушить икону веслом. Беды, горе, страдания – отличная уха получилась. Всем нужно оправданное основание для того, чтобы сойти с ума – иначе страшно!

 

         ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ.

 

Собаки, бабочки, кошки, изнемогающая весна, клоуны, театральные постановки, вино, гвозди, ладони, сиреневые праздники, восхождение пасхи, пеньки, пробитый травой и пулями рок-н-ролл, 1969 год – цветы и вены, рассветы, обнадёживающие сырой землёй больничные койки, повезло, просто и очень легко, солнце, утренний отрок, кашка, толстая дача, ямки и лопатки, дороги домой, овсянка и манные лапти, ложки, вилки, ошпаренная кипятком анархия, обманутая водкой до петли душа, сырое похмелье, синячок, фонарик, по лбу топором выбили из – под души подушку, дырявый кашель, участковый хмель, Исусик, отбитые лопатой бока, заплакал и уснул.

ОЖИЛ К ЗАУТРЕННЕЙ САМОУБИСТВОМ.

 

                                   ЛИХО!

 

Густые песенки, лихие трещинки, спички, домики, лихие ручки, мягкие щёчки, растрёпаны волосы, инертные рассветы, разбиты носики, расстроены папики, кормящие мамики, надёжные пульки – стреляй не хочу, лихая петелька, лихая шейка, разбито корытце – ЭХ, ЛИХО ЖИВЁМ!      

 

 

 

 

 

 

 

 

                                     ***

 

Махнула дивчина платком – обернулось колечком крестным ходом,

Рычала собака хвостом – сломалось под верой православие,

Растянули душу крестом – застудили бока на ветру,

Парили в бане обманом – простудой вышла злая совесть,

Рычала дивчина хвостом,   

Махнула собака платком,

Подтянули обман крестом,

Попарили душу в бане,

ЗЕМЛЯ ЗАПЕКЛАСЬ НЕУРОЖАЕМ!

 

                   ВОЗДЕРЖАВШИЙСЯ.

 

Словно зажат, полумрак зализывает моё мёртвое, холодное тело. И даже ненависть похотлива. Похотлива своим обманом.

Осудите моё девство. Я хочу быть убийцей, чтобы познать жертвенный трепет мести, ибо хочу быть вором, чтобы поверить нищему.

Я прелюбодействую – так я познаю любовь. Любовь противоречит Богу, ибо через прелюбодеяние приходишь к любви. Но это враньё, грязная ложь. Разверните ваши души. Я прощаю вас, ибо я спасён.

Друг, ты единственный от кого я готов принять смерть.

Вы, великие камни расцветающие молчанием и гордой тоской. Сквозь подлость мелькают сцены и подиум. За той, что была прекрасна.

У алтаря скрипит и истекает слюной одиночество.

Я готов умереть за ненаписанные стихи

Друг, ведь смысл имеет только то, что не сбылось.

                                 

                               ***

 

Прости моё судорожное похмелье. От боли к алкоголизму. От православия к шаманизму. От правосудия в шабаш. Лица, лица, отморозьте красоту на губах. Зазеркалье глаз. Любовь растворяется в зазеркалье глаз. Переворот государства, революция хрипит и харкается кровью.

Так болеют туберкулёзом поэзии.

16 – 19 – когда язык бьётся в лихорадке слов о любви и прошений о помиловании, в конце концов все следуют за Вожаком и сливаются в единое одиночество. Абсент. Любящие милуют, просящие возвращаются вновь и вновь.

Я готов уйти в сиреневое лето.

Я открываю тайну древних инструментов.

 

                                 ВНЕ СЦЕНЫ.

 

Сохнут и коптятся ожидания и вера в несознательную мягкость оккультных переживаний.

Обретая гордую, законопослушную, наполненную высокой жалостью форму груди, музыка чахнет и жиреет старостью, философствует и пытается спасти человекообразие. По направлению к закономерности. Стихи приобретают высокомерное равнодушие, воняющее неизбежностью провала и поражения. Безнадежность борьбы. Капитуляция отцов протягивает руки своим сыновьям.                  

Хоронить тех, кто впереди вашего неверия.

Не покаяние в безверии – это 11 грех.

Тревожно. Умолчали.

Сломай и помочись на твёрдую закономерность своими мозгами, выбитыми своей собственной пулей познания.

ПАЛАТА № “ВЫХОД”.

 

                     ПОСВЯЩЕНИЯ.

Е.Н.

 

“Здравствуй моё величие, мой рассвет осознания и красоты, моё неловкое обнажение, моё девственное признание, моя небрежная прелесть, мой сознательный приговор, моя ласковая немота, моё зазеркалье, моя счастливая война, мои ненаписанные стихи, моё зимнее безмолвие, моё золотом покрытое безумие, моя табачная вечность, моя оправданная солнцем потеря, моё невольное зло, моё оплаканное детство. Мой обречённый на траур друг. Моё обезглавленное тело, обречённое на любовь, моя любовь, обречённая на алкоголизм.”

 

                                  ***

“Не зарастает.

Твой взгляд рвёт стянутые швы,

Мне не забыть и я не забываю,

Как смертью утешаешь ты,

Мою боль.”

                                              

                                 ***

 

Оледеневший звон печали разбудит твоё чистое, обмякшее тело. Ты, которой я доверил свою осень, своё слепое перерождение. Прикасаясь тёплым шёлком своих ладоней, ты прощаешь меня освобождением. В минуты лихорадочного бреда приложи свои молчаливые, от прощенья влажные губы к голове моей. Невыносимой гармонией плоти заверни в объятьях.

И если бы Иудой ты была, за поцелуй обличающий мои имена, я был бы на распятье рад.

Иначе, убей меня, чтоб облегчить боль мою.

Я – воздержавшийся от вина и цветов кумир, ты же,  последовавшая за мной, за моей поэзией, не имеющей славы сцен.

                                ***

 

Предпочтение задохнуться, утонуть в твоих небесно – свежих, пушистых волосах. Ты свет, обжигающий мои глаза. Смотря, я нелепо и стыдливо закрываю лицо, оплакивающее твою красоту. Чтобы только прикоснуться, я готов разорвать, смертью связанную гордость напополам.

     

                                 ***

 

Нестеруку А.

 

Сахар. Облизывая ненависть, проглатываю удущливаю желчь. Запиваю водкой, гранёным безмолвием. Одурачить ничтожностью отрыгивающие порывы. Обозначить инстинктом к сожалению скорбное желание красоты и уничтожения. Залечить подорожником гниющее воздержанием революционное величие голоса.

Мне не хватает.

 

 

Друг, как только ты почувствуешь, что я притесняю твою радостную волю к победному   опережению твоего осознания истины, приходи.

Я БЕЗОРУЖЕН.

 

                              ПРОЩЕНИЕ.

 

Друзьям.                                                   Е. Н.

 

Девочка. Снисхождением отравленное молчание исходит истерикой, взрывается влажным от слёз поцелуем. Прощанием нежится на белом, тёплом от солнечной тревоги подоконнике, седое, утреннее ожидание прощения. Зарево рыдает в объятьях лапок кота. Я – без вести нашедший своё счастье у твоих ног. Я тот, о котором будут плакать незнакомцы, странники и подвижники. Своим телом я откуплю наши неровности дружеского недоверия. Никакой заносчивости и душегубительного тщеславия.   

Просто, однажды мы вместе обрели любовь.

 

 

     УТРЕННЕЕ ПОДВИЖНЕЧЕСТВО.

 

Снова беспредельное, охлаждающее душу утро. Тело встряхивается бесами, раздражением улыбается от привыкания и не новизны. Отхаркивающая бытовой нуждой жажда коптится в ожидании припева и глотка горячего, сдирающего волевую потребность ненавидеть, вставших ранее, кофе. Подавляющий твоё тоскливое воздержание и требующий присутствующих встать на дабы.

Но твои глаза, впиваясь в мою кожу, обнимают кровь вич – инфекцией и я понимаю желанием и готовностью умереть, закрываю лицо уставшими веками.

Засыпаю от насилием встретившего меня Мира.

Не напрягающее солнце подстерегает тёмные закоулки и городки твоей безупречности. Бумажное солнце, отогрей Его цветом её глаз – чёрным.

                              

 

 

 

      ОПЫТ СНИСХОДИТЕЛЬНОСТИ.

 

Со стороны моря веяло осознанием безумия и бессмертия. Молодой гений каркал там.

Его голос срывался и нападал на жертву его истины…

Он видел свою непорочность. Безысходность и уныние напали на него от не сопротивления.

И пел своим врагам…

 

“Крах и поражение, вы близки как, некогда я был близок к вам. Бил вас попавшими под руку: словами, истерическим, свободоодарённым смехом, шпарил вас жгучей и язвенной желчью истины.

Теперь, отдышавшись и зализав свои раны, ещё более ловкими и сильными вы приближаетесь ко мне со спины.

Голод и свобода, с вами я подкараулю их за углом многоэтажного ожидания и терпения к истине!”